Белинцева И.В. Архитектура Восточной Пруссии в Калининградской области: проблемы осмысления и сохранения // Историческая Экспертиза. № 3. 2016. С. 123-144.
Калининградская область — западный регион России, территориальное приобретение Советского Союза, полученное в результате победы во Второй мировой войне. Северо-восточная часть германской имперской провинции Восточная Пруссия вошла в состав СССР в 1946 г. и стала к настоящему времени неотъемлемой частью Российской Федерации. История архитектуры Восточной Пруссии давно нуждается в проведении систематических научных исследований. На сегодняшний день можно констатировать неравномерность в изучении проблемных вопросов местной архитектурной традиции, постоянное накопление и сбор фактического материала, с преобладанием интереса к средневековью в публикациях историков и краеведов Калининградской области. Зодчество XVII — первой половины XX в., за некоторым исключением, остается вне поля зрения любителей и профессионалов (Тарунов 2012; Каталог объектов… 2013), при том что преимущественно архитектура XIX — начала XX в. составляет основу сохранившейся исторической застройки городов и селений региона, когда-то бывшего чужим, чуждым и враждебным, но ставшим родиной для новых поколений граждан России.
<…> В формировании представлений о враждебной чуждости архитектурного наследия бывшей Восточной Пруссии сработало несколько факторов.
<….>Исследователи выделяют «четыре аспекта отчуждения: этно-лингвистический (наш–чужой язык, наша–чужая раса и т. д.); этико-вероисповедальный (свои / чужие ритуально-мифологические системы и производные от них земные установления и обычаи); быто-технологический (оседлый / кочевой образ жизни, наличие / отсутствие развитого земледелия и городов, искусность / грубость технологий приготовления пищи или бытового поведения и личной гигиены); пространственно-географический (близость / удаленность, долинный / горный, долинный / степной, заморский, заречный и т. п.)» (Шукуров 1999: 25).
Очевидно, что в Калининградской области советского периода можно найти примеры для иллюстрации всех положений данной тетрады: немецкое / русское; капиталистическое / социалистическое; религиозное / атеистическое; высокая технологичность / техническая отсталость деревенских переселенцев. Присутствовал также контрастный пространственно-географический фактор — морской / континентальный.
Я бы добавила к этой общепринятой тетраде пятую составляющую: визуально-художественную, связанную со зрительным восприятием архитектурно-градостроительных форм еще до знакомства с непонятным языком, неизвестными технологиями, специфическими социокультурными отношениями на новой территории.
В подтверждение мысли о знаковой роли архитектуры, которая проявляется неосознанно и спонтанно, приведу несколько цитат. В книге «Восточная Пруссия глазами советских переселенцев», опубликованной по материалам интервьюирования старожилов Калининградской области, записаны слова тех, кто сразу после войны прибыл осваивать новые земли. «Даже по развалинам, которые я наблюдала из окна вагона, — вспоминает Анна Андреевна Копылова, — сразу было видно, что это уже не Россия, а Западная Европа <…>. Всё было вокруг интересным, незнакомым, любопытным» (цит. по: Восточная Пруссия глазами… 2003: 57–58). А. В. Целовальникова, приехавшая из Рязани, отмечала первые впечатления: «Когда подъезжали к городу на поезде, поразили дома с черепичной крышей. Было очень необычно. Сразу ощущалось, что здесь жили совсем другие люди. Крыши домов островерхие и красиво выглядели» (Слова А. В. Целовальниковой… 2003: 57). А. А. Гуляева, старожил Калининградской области, поделилась своими давними ощущениями: «Первое время я очень хотела в Россию: здесь всё было чужим. Дома были совершенно непохожими, не такие уютные. Вокруг были леса, много зелени — но всё не так, как на Родине» (цит. по: Восточная Пруссия глазами… 2003: 132).
Основные эпитеты, прозвучавшие при интервьюировании по отношению к новому месту жительства — необычное, чужое, не наше, были основаны исключительно на визуальных впечатлениях. Элементы сравнения постоянным рефреном звучали в словах очевидцев. «В России жили в деревянных домах, — говорит Анатолий Семенович Карандеев, — а сюда приехали и как в сказочную страну попали: полы паркетные, печи кафельные, стены крашеные. Краска тогда у нас была редкостью. В России я до этого краски не видел» (цит. по: Восточная Пруссия глазами… 2003: 66–67).
Жительница Калининграда А. И. Рыжова, приехавшая семнадцатилетней девушкой в Кенигсберг, также сравнивала: «Наши церкви, храмы добрей как-то, гостеприимнее. Строгость и угловатость здешних соборов не соответствует нашему русскому характеру <…>. Веет от них каким-то холодом и отчужденностью. В дождливую погоду город производил унылое впечатление. Давил узостью улиц, суровостью построек. В такие дни было ощущение временности пребывания и особенно чувствовалось, что мы — чужие здесь» (цит. по: Восточная Пруссия глазами… 2003: 203).
Архитектура является материально и физически четко артикулированным носителем исторической памяти, зримым маркером культурной идентичности, служит одним из способов проявления принадлежности к определенному сообществу. Набор знаков, характер эмблем групповой идентичности зависит от того, на какой основе осуществляется солидарность отдельных членов сообщества. Маркировка может происходить по разным признакам, но ее цель одна — выявить своих, отделить их от чужих. Большинство сооружений Восточной Пруссии, созданных на протяжении почти 700 лет, носили подчеркнуто выраженный этнический, конфессиональный и идеологический характер. Средневековые немецкие рыцари и колонисты не просто строили на этой земле готические соборы, мощные крепости, ратуши, городские и сельские дома. С помощью архитектурных образов формировались эталонные образцы нормативного сознания и поведения. Образцовый характер старинных готических зданий подтверждается популярностью в Восточной Пруссии неоготического стиля в архитектуре, который с начала XIX в. стал ведущим государственным стилем. Сооружения с культурообразующими функциями (храмы, административные здания, учебные заведения и пр.) строились в этом регионе в течение XIX и в первой половине XX столетия чаще всего с включением элементов кирпичной готики или европейской романики.
После войны сохранившееся довоенное архитектурное окружение не соответствовало ментальности переселенцев из разных регионов Советского Союза. Новые жители «самой молодой» и «самой западной» российской области были в основном выходцами из небольших городков и деревень среднерусской полосы, из Белоруссии, Украины и т. д., принадлежавшими как правило к городскому низовому или деревенскому традиционному слоям отечественной художественной культуры, с совершенно иными социокультурными ценностными установками, нежели те, с которыми они столкнулись в Восточной Пруссии в аналогичных условиях села или малого города. Это влекло неприятие нового окружения, желание изменить его и «подстроить» под свои нужды по собственному разумению.
<…> Примером неоднозначного и противоречивого отношения к наследию немецкой архитектуры служит содержание двух вариантов кандидатской диссертации (1954 и 1956 гг.) главного архитектора Калининграда послевоенных лет Д. Навалихина. Опыт работы над пересозданием архитектурно-художественного облика Кенигсберга / Калининграда архитектор обобщил в текстах, которые служат важнейшими источниками при изучении истории строительства города послевоенного периода, несмотря на противоречивые, иногда взаимоисключающие высказывания автора (Навалихин 1954; 1956).
Д. Навалихин писал, что «анализ планировочной структуры и застройки бывшего города Кенигсберга показывает, что бывший немецкий капиталистический город не может и не должен восстанавливаться в ранее существовавшем виде» (Навалихин 1956: 30). Несмотря на столь категоричные выводы тогдашнего главного архитектора города проводимая им реальная практика восстановления выглядела гораздо более терпимой к имевшейся в городе застройке, да и сам Д. Навалихин немало сделал для сохранения архитектурных памятников города.
Во втором варианте диссертации «К вопросу реконструкции центра города Калининграда» (1956 г.) архитектор писал: «Нужно считать целесообразным дальнейшее сохранение отдельных немецких памятников и связанных с историей сооружений в качестве исторических памятников. Реализация этого положения позволит сохранить и восстановить целый ряд представляющих историческую и художественную ценность сооружений и памятников бывшего Кенигсберга в качестве исторических памятников, подчеркивающих специфику и богатое прошлое города. Использование разительного контраста между сооружениями, созданными советскими людьми и наследием бывшего Кенигсберга не только не нарушит в данном случае целостной застройки, но и, несомненно, усилит и обогатит идейно-художественный образ как центра, так и будущего города Калининграда» (Навалихин 1956: 144). Архитектор предлагал вести новое строительство на месте разобранных кварталов с учетом ранее существовавшей планировки, высотных отметок, направлений красных линий улиц. В центре планировалось использовать сохранившиеся дренированные и изолированные от воды основания домов, часто свайного типа, а также готовый строительный материал, добываемый из руин — кирпич, отдельные компоненты для производства крупных блоков и др.
Чтобы обосновать приспособление города для нужд нового населения, Д. Навалихин подчеркнул близость планировочной композиции российских городов (Москвы, Новгорода и др.) и Кенигсберга. Для большинства старых городов было характерно наличие ярко выраженного центрального композиционного ядра в виде кремлей, детинцев, замков, связанных с рекой, холмом, островом и т. д., развитая исторически сложившаяся радиально-кольцевая система планировки.
В течение многих лет шла подгонка архитектуры немецкого города «под себя», под тогдашние представления о «правильном» месте жительства, достойном советского человека. О принципах послевоенной застройки бывшего Кенигсберга подробное исследование написал немецкий автор М. Подель (Podehl 2012).
В соответствии с эстетическими вкусами и потребностями новых жителей менялись высотность и силуэт отдельных зданий, вместо разрушенных крутых черепичных кровель делали пологие шиферные кровли, тем самым отказываясь от характерных для европейского строительства мансардных квартир. Ликвидация высоких, крытых черепицей крыш и мансард, служивших характерной приметой архитектурного образа балтийского региона, коренным образом меняла общий облик городского пейзажа, лишая его местной характерности, а в глазах приехавших сюда из России жителей — соответственно признаков нежеланной и чуждой «немецкости».
Отношение к ценности реконструируемых зданий четко соотносилось с эстетическими предпочтениями послевоенной эпохи. К числу неприемлемых как для подражания, так и, равным образом, для восстановления принадлежали непопулярные в советской культуре стили, такие как эклектика, неоготика, модерн, а также конструктивизм (функционализм) 1920-х гг. Неоготические и конструктивистские сооружения бывшего Кенигсберга стремились перестроить до неузнаваемости. Весьма характерным представляется высказывание Д. Навалихина, писавшего, что «когда необходимо восстановить здание, <…> рекомендуется ослаблять чуждое архитектурное воздействие подобных сооружений, убирая излишние детали, членения, венчания и т. д. Если это позволяет общая планировка района или квартала, можно рекомендовать обстройку подобных зданий новыми корпусами или периметральной застройкой <…>» (Навалихин 1954: 89).
Архитектор обосновал два проекта застройки центра, которые предполагали сохранение остатков Королевского замка. В первом проекте сохранившиеся руины включались в новую структуру гигантского Дома Советов, построенного по образцу московских высотных зданий, с большими порталами, колоннадами, балконами и лоджиями (Навалихин 1956: 144). В другом варианте архитекторы Д. Навалихин и А. В.Максимов предусматривали создание центральной городской административной площади и Дома Советов с северной стороны бывшего Королевского замка, с сохранением его в качестве музея Отечественной войны и штурма Кенигсберга. По мнению авторов, Дом Советов был бы противопоставлен «ранее существующему, чуждому для советской действительности, бывшему королевскому замку». Высота Дома Советов должна была достигать 120–130 м (не менее 150 м от уровня Преголи) и тем самым превосходить сохраненную башню Королевского замка, имевшую высоту 96 м. Символический смысл такого противостояния очевиден, однако игра на контрасте двух культур позволила бы сохранить замок.
Центр Калининграда. Д. Навалихин (в соавторстве с А. Максимовым, первым архитектором Калининграда). Начало 1950-х гг. (Источник: О.В. Васютин, А. Н. Попадин "Королевская гора в Калининграде: проекты и замыслы по её застройке.")
Хотя в утвержденных проектах Института Гипрогор 1953 и 1957 гг. судьба замка уже фактически была предрешена, вопрос о его сносе дискутировался еще более 10 лет. В большинстве проектов центра города, обсуждаемых, например, на совещании 6–9 октября 1965 г. в Калининграде, учитывалось и обыгрывалось присутствие средневековой крепости (Материалы совещания… 1965). Несмотря на протесты общественности, остатки Королевского замка были взорваны. Его окончательное разрушение было знаком перехода к новому варианту отношений к чужому — не приспособлению, а созданию нового своего. Современные споры о воссоздании Королевского замка и конкурсы на проекты застройки Королевской горы в Калининграде свидетельствуют о новом витке отношения к былому чужому (Белинцева в/п.).
После сноса в 1967 г. Королевского замка, средоточия былой немецкой власти, на его месте возник Дом Советов — знак социалистического города, олицетворение советской власти. Существующее высотное здание строилось в течение 1970–1990-х гг. по проекту архитектора Ю. Л. Шварцбрейма. Образцом послужило новое административное здание в административном центре города Бразилиа / Бразилия — Дворец Национального конгресса архитектора О. Нимейера (1960 г.) (Кенигсберг–Калининград 2006: 156). Как представляется, сходство здесь не слишком прочитывается, хотя интересен выбор объекта для подражания. Столичный город Бразилиа, средоточие правительственных и административных учреждений страны, вырос в 1956–1960 гг. на абсолютно пустом месте. Это был город без истории. Возведенные в Бразилиа здания известнейших архитекторов выдержаны в стиле интернациональной архитектуры, для которой характерен полный отказ от исторических аллюзий, использование строгих геометрических объемно-пространственных решений, новых материалов и конструкций (Хайт 1986). Подобное решение для Калининграда 1970–1980-х гг. выглядит семантически прозрачным: в городе с длительной строительной традицией былая история отвергалась и игнорировалась.
В архитектуре послеперестроечной Калининградской области отчетливо проявилась положительная реакция сознания на встречу с чужим, возникла «контактная зона», интерпространство между несколькими культурными массивами и проявилось имманентное стремление культуры к адекватному овладению чужим.
Первыми признаками «присвоения» послужило начало реконструкции средневекового собора на острове Канта и обсуждение проектов регенерации окружающей его застройки, предпринятое впервые на международном семинаре в сентябре 1994 г. (Программа семинара 1994). Восстановленный собор в Калининграде служит знаком отчетливой европоцентристской ориентации населения, выражает их желание примкнуть к традициям европейской культуры, сделать когда-то чужое и чуждое — своим. Трудности, существующие на этом пути, носят не только технический или финансовый характер, но в большей степени знаменуют необходимость осмысления собственных культурных традиций и духовных установок.
В начале III тысячелетия процесс «присвоения» чужого наследия идет полным ходом, оно осознается уже как свое. Об этом свидетельствует постоянно пополняющийся перечень архитектурных объектов, взятых под охрану, примеры удачной реконструкции отдельных средневековых храмов и усадебных домов.
В последние годы осуществляются профессиональные архитектурные стилизации в духе неомодерна, с разным успехом использующие мотивы немецких строительных традиций, главным образом рубежа XIX–XX вв. Здания с башенками, высокие сложные крыши, крытые металлочерепицей, отдаленно похожей на старинные черепичные кровли, имитация фахверка и прочие атрибуты немецкой архитектуры стали неотъемлемой частью городского пейзажа.
В качестве примеров можно назвать комплекс «Рыбной деревни» в Калининграде, задуманной проектировщиками как этнографический и торгово-ремесленный центр и одновременно как «бизнес-центр европейского уровня» (цит. по: Малинина 2009: 54) (Мастерская архитектора А. Башина. Проект 2005 г.). Имитация фахверка в облике отдельных корпусов и круглая башня наподобие маяка призваны манифестировать принадлежность Калининграда к сообществу старинных балтийских городов.
В архитектуре жилых и общественных зданий, построенных в Светлогорске (бывший немецкий курорт Раушен), также использованы декоративно-изобразительные возможности немецкого наследия, например фахверка (железнодорожный вокзал Светлогорск-2, арх. В. Генне, А. Гиламзянов, 2006 г.; гостиница «Братья Люмьер», арх. В. Генне, А. Самаргин, 2008 г.; торговый центр, арх. А. Чечин, 2010 г.). В облике кафе «Вика» на Октябрьской улице Светлогорска (арх. В. Генне, С. Леденёв, 2008 г.) использованы плавные линии общего силуэта и окон, характерные для соседнего здания бывших Теплых купален, построенного в стиле модерн (арх. О. В. Кукук, 1907–1908 гг.).
Наряду с «присвоением» чужого наследия наблюдается маркирование пространства с помощью исконного своего, привнесенного с исторической Родины — из России. Одновременно с приспособлением готических и неоготических церквей для православного богослужения (в пос. Менделеево / Юдиттен, пос. Родники / Арнау, Правдинске / Фридланд, Черняховске / Инстербург и многих других городах и поселках), в области идет массовое строительство храмов разных конфессий и вероисповеданий. Возводимые церкви служат маркерами этнической и конфессиональной идентичности, храмовые здания обычно выполнены в традиционных узнаваемых формах, закрепленных исторически. В облике православных храмов стилизованы художественные приметы памятников древнерусского зодчества — компактные кубические объемы, полуциркульные позакомарные покрытия, золотые купола на высоких барабанах.
Освященный в Калининграде в 2006 г. Кафедральный собор Христа Спасителя (арх. О. Копылов) ориентирован на образцы владимиро-суздальской архитектуры XII — начала XIII в. Архитектор на вопрос об облике храма ответил, что если бы он принимал решение о стиле, то выбрал бы «авангардный, который весь из стекла» (Гость номера 2006: 75). Очевидно, что традиционные формы зодчества лучше соответствуют самоидентификации русского населения. Сакральный центр из Москвы перемещается на далекую периферию и возвещает о своем присутствии. Храм во имя Веры, Надежды, Любви и Софии в Багратионовске / Фридланд (арх. О. Копылов, 1993–1997 гг.) почти досконально воспроизводит облик московских церквей середины — третьей четверти XVII в. (например церкви Николы в Пыжах на Большой Ордынке в Москве, 1670-е гг.), построенных в стиле «дивного узорочья», который был признан прекрасным выражением русского менталитета еще в XIX в.
….Напомнить о себе в Калининграде и области стремятся и другие народы. В 2011 г. был заложен первый камень в основание Новой Синагоги, которая должна почти дословно воспроизвести часть разрушенного в Хрустальную ночь 1938 г. здания (проект частичного восстановления выполнен в Калининградгражданпроекте в 2005 г., рук. Копычина-Лоренс) (Белинцева 2007).
Источник иллюстраций: см. архив раздела "Публикации" на нашем сайте
<...>Таким образом, за прошедшие десятилетия в области произошли поэтапные изменения в отношении к чужому / иному / другому в архитектуре. Для первого этапа (конец 1940-х — конец 1960-х гг.) характерно приспособление сохранившегося чужого и чуждого архитектурного наследия с радикальным изменением функций. Второй этап (1970–1980-е гг.) начинается с разрушения Королевского замка и отличается агрессивным внедрением современного стиля, не считавшегося с существованием местного исторического наследия. Уважение к чужому начинается с созданием свободной экономической зоны в 1990-х гг., обусловлен взрослением поколения, родившегося на этой земле и многими другими факторами (см. Белинцева 2002). Этот третий этап продолжается в начале III тысячелетия и ознаменован процессом активного «присвоения» чужого, а также включением новых архитектурных маркеров этнической и религиозной идентичности.
Архитектурное наследие Калининградской области достаточно велико и многообразно — от градостроительных комплексов до усадебных домов или небольших деревянных вилл на курортах. Столь же разнообразна и степень сохранности типологически разных ансамблей, отдельных зданий и сооружений: одни требуют лишь текущего ремонта, другие — незамедлительного реставрационного вмешательства профессионалов. Многим памятникам уже ничто не поможет.
Одной из актуальных проблем современной истории архитектуры является вопрос изучения и сохранения усадебного наследия. В России уже давно существует Общество изучения русской усадьбы, очередная конференция на тему «Музеи-усадьбы в прошлом, настоящем и будущем» состоится 20–21 октября 2016 г. в Москве. Выходят регулярные выпуски сборников статей, посвященных истории усадебной архитектуры, другим проблемам поместной культуры. Усадебное наследие Восточной Пруссии в основном утрачено и практически не изучено, лишь немногие статьи на русском языке знакомят с историей усадеб (Бахтин 2005; Бахтин, Тарунов 2013; Архитектурный комплекс… 2016). Большинство поместий пережило военное лихолетье, на строительный материал господские дома и хозяйственные постройки были разобраны уже в последующее время. Процесс разрушения продолжается и сейчас. По моим подсчетам, только на территории теперешней Калининградской области существовало более 400 поместий с господским домом, окруженным ухоженным парком, многочисленными хозяйственными сооружениями. В этот список мной включены поместья XVII — первой половины XX в., в которых сохранились какие-либо усадебные постройки и этот перечень постоянно увеличивается. В «Каталоге объектов культурного наследия Калининградской области», изданном в 2013 г., также указано, что число господских домов, включая средневековые замки и сооружения XVI в., достигало 400, из них в неповрежденном состоянии после войны сохранялось около 220 имений (Каталог объектов… 2013: 86). А. П. Бахтин в статье «Ситуация с памятниками культурного наследия в Калининградской области» утверждает, что «на части бывшей Восточной Пруссии, после 1945 г. отошедшей к Российской Федерации, к 1889 г. имелось около 1100 имений с самыми разными земельным участками — от 200 до 1500 га и больше» (Бахтин 2014: 97). В личной беседе с автором статьи 15 июля 2016 г. главный архивист-историк Калининградской области немного уточнил данные, уменьшив цифру до 800 поместий с господским домом.
Известный исследователь архитектуры Восточной Пруссии Карл фон Лорк, который еще до Второй мировой войны одним из первых начал собирать сведения об расположенных здесь усадьбах, писал, что в 1939 г. в провинции «существовало 1265 хозяйств размером более 200 га, среди которых находилось 262 усадьбы размером более 500 га» (Lorck 1953: 11). Если учитывать, что к России отошла одна треть восточнопрусской территории, то в Калининградской области должно было существовать около 400 усадебных домов.
До Второй мировой войны этот регион считался «страной усадебных домов и дворцов», а в настоящее время не существует даже музея местного усадебного быта. Миф о легендарной стране юнкерских поместий превратился в сказания о богатстве и всеобщем процветании Восточной Пруссии. В действительности аграрная провинция Восточная Пруссия была одним из самых бедных регионов Германии и во многом зависела от правительственных дотаций, которые особенно увеличились в 1930-х гг. В это время требовалось укрепить моральный и физический дух главной опоры Германии на ее северо-востоке, усилить военный потенциал провинции.
Строительство сельских усадебных домов при больших хозяйственных комплексах началось не ранее XVII в. Расцвет дворцового строительства наблюдался в Восточной Пруссии в XVIII в., когда появились величественные комплексы в Шлобиттен / Шлобиты (Польша), Фридрихштайн / Каменка, Вальдбург-Капустигалль / без современного имени и др., принадлежавшие представителям знатнейших фамилий Германии. В первой половине XIX в. строились более скромные поместья, вторая половина XIX и начало XX в. характеризовались тем, что перестраивались, расширялись и делались более комфортабельными обветшавшие дома XVIII в., иногда появлялись новые усадьбы. Многие поместья были обновлены или вновь построены в ходе восстановительных работ после военных действий Первой мировой войны.
Большинство наиболее значительных господских домов пережили военные действия Второй мировой войны и были утрачены в послевоенные годы, процесс незаконной разборки усадебных комплексов продолжается и в наши дни. Как представляется, именно роскошные поместные дома демонстрировали национально-классовую чужесть местной культуры новым поселенцам, большинство из которых были сельскими жителями или выходцами из маленьких провинциальных городов. Послеперестроечная ситуация в чем-то напоминает отношение к усадебному наследию в России послереволюционных лет, когда безжалостно жгли и грабили поместья, пока государство не приняло меры по спасению «народного достояния».
В деле сохранения и поддержания усадеб важную роль должно играть взаимодействие трех наиболее заинтересованных фигурантов — государства, общественных организаций, частных лиц. Пока в регионе они действуют по принципу, описанному в общеизвестной басне И. Крылова «Лебедь, рак и щука». В результате — неоправданные разрушения немногочисленных сохранившихся поместных домов. Последний пример — разборка до основания еще недавно стоявшего здания в Лозовом / Подоллен (Орехов 2016). Существенный вопрос, который должен быть решен — о роли жилых и хозяйственных зданий бывших поместий в современном обществе и его экономике, формах представления и обязательно — их новых утилитарных функциях, будь то музей, санаторий, показательная ферма, культурный центр, жилье и т. д.
Подробнее о ситуации с усадьбой в Лозовом на портале "Новый Калининград"
Проблема сохранения усадеб коренится не только в финансово-экономической сфере, но в области науки и образования. В русскоязычной литературе отсутствует даже такой краткий справочник по усадьбам, который составили польские исследователи о поместных домах Восточной Пруссии, оставшихся на территории Польши (Jackiewicz-Garniec, Garniec 1999).
….Примеров из истории усадебной архитектуры Калининградской области можно привести множество. К сожалению, большинство их имеет печальный конец, завершающийся констатацией полного исчезновения поместного дома, а вслед за ним и сопутствующих хозяйственных сооружений. Но есть и немало положительных примеров — усадьба Яблочкино / Локенен, Сосновка / Бледау, Саранское / Лаукишкен и др.
Изучение истории архитектуры Восточной Пруссии на территории Восточной Пруссии находится в стадии становления, оно нуждается в дальнейших исследованиях и осмыслении. Перед нами стоит вопрос — должны ли мы изучать историю исчезнувших на глазах наших современников здания или предать их полному забвению?
Публикуется с сокращениями. Полный текст статьи размещён на сайте «Историческая экспертиза»